Теория исторической памяти Ян Ассман

Таким образом, Ян Ассман отделил коллективную память от личной и исторической, выделив в ней: культурную память и коммуникативную память. Носители коммуникативной памяти все участники социальной группы, их воспоминания связаны с недавним прошлым ‒ память поколения. Носители культурной памяти ‒ учителя, ученые, писатели ее направление на определенные, фиксированные моменты в прошлом, помнящая культура, как форма коллективной памяти, предполагает наличие структур хранения и воспроизведения знаний, что зависит от запросов социальных групп, есть горячие и холодные опции памяти, первая ‒ вспоминание уникального и особенного, последние могут стать средствами замораживания истории.
1.2. Письменная культура (гл. 2)
Если культурная память записывалась, то актуальная, народная преобразовывалась в фольклор, имевший свои каналы передачи, часто неконтролируемые властными элитами. Признаваемая интеллектуальной элитой, особо значимой и подлежащей письменной фиксации часть культурной памяти формировалась и доныне существует как, так называемая «малая» и «большая» культурная традиция, куда входят соответственно эзотерические и экзотерические тексты. Их сохранение и передача различны. Так, античные папирусы и пергаментные свитки в начале нашей эры начинают сменяться книгами, хотя свитки еще надолго сохранили свою жизнеспособность. Издания в форме кодекса были более удобны, они позволяли легче оперировать с рукописью. 
Появление письменности, которая становится монопольным достоянием правящей элиты, преобразует память таких больших сообществ, которыми являются цивилизации Древности. По выражению Я. Ассмана, происходит переход от обрядовой когерентности к текстовой когерентности, от повтора к интерпретации памяти.
В древних обществах письменность обеспечивала стабильность функционирования консервативного общества. Древнеегипетская культура выработала стойкое представление о том, что поддержание нормального порядка мироздания требует специальных усилий. Это усилия в основном ритуального и духовного характера: передача суммы знаний, заключенной не столько в книгах, сколько в обрядах. Если обряды исполняются неправильно, мироздание рушится, небо падает. Правильное же исполнение обрядов есть своего рода знание, «officium memoriae».
С подобным и взглядами мы встречаемся и в Китае. Там тоже все зависит от обрядов и от того, чтобы те, на кого возложено их правильное выполнение, держали мироздание в голове и ничего не забыли. В иудаизме эти представления отделяются от обрядов и связываются с толкованием текстов. Толкование текстов гарантирует, гармонию между небом и землей. Эти представления раскрывают на языке источников и в собственных понятиях древних культур то, что мы здесь называем когерентностью; в древнем Китае и в Египте когерентность понималась и воплощалась в обрядах. Исключение, в раввиническом иудаизме, который лишился всякой возможности обрядовой когерентности. Это привело к тому, что письменная культура переместилась полностью в толкование текстов.
Знание живет теперь не в обряде, на службе которого оно стояло и в котором находило в какой-то мере свое проявление в форме не в форме священных рецитаций, а в толковании обосновывающих текстов. Это типичное с точки зрения истории культуры перемещение мы назовем переходом от обрядовой к текстовой когерентности.
По мере того, как обрядовая когерентность переходит в текстуальную, элемент повторения отступает. Поскольку для смысла теперь найден другой сосуд. Обряды тогда являются формой распространения письменной культуры, на его место неизбежно подставляется другой смысл. Тексты – более рискованная форма распространения смысла, поскольку они предоставляют также возможность вывести смысл из обращения и коммуникации, чего обряды сделать не позволяют.
Письменная культура развивалась из повседневной, а не ритуальной коммуникации. Лишь позже оно было включено в область функционирования культурной памяти. Ритуальная коммуникация остается, уже хотя бы из-за своей не поддающейся записи сложности, областью обрядового повторения, которое по-прежнему образует основной принцип и становой хребет культурной когерентности. Однако рядом с прикладными текстами повседневной коммуникации постепенно нарастает запас притязающих на нормативность и формирующую силу текстов, которые возникают не как запись устной традиции, а из духа самого письма. Эта литература образует, поток традиции», вбирающий в себя тексты, предназначенные для повторного применения. Этот отток традиции – живая река. Одни тексты забываются, другие прибавляются, они расширяются, сокращаются, переписываются, собираются в антологии в разнообразных сочетаниях.
Постепенно вырабатываются структуры центра и периферии. Отдельные тексты занимают, ввиду их особенного значения центральное место; их копируют и цитируют чаще, чем другие. Так постепенно складывается «великая традиция » письменной культуры. С появлением классиков изменяется временная форма культуры. Наряду с праздничным различением правремени и настоящего выступает другое: различение прошлого и настоящего, древности и Нового времени. Прошлое – это время классиков, это и есть классика.
Культурная память, благодаря письменности становится канонической. В результате именно письменность определяет характер того типа культур.
С вторжением истории церкви семантическое поле слова «канон» решительно изменилось, однако не настолько, чтобы исходные корни понятия при этом полностью утратились. На примере понятия «канон» мы можем наблюдать, как изменились в культурной перспективе инструментальный и универсалистский принципы. Эту общую тенденцию можно описать как ряд интенсификаций и ограничений, которые по-новому заострили исходный потенциал понятия письменной культуры.
Таким, образом, письменность монопольное достояние правящей элиты, обеспечивала стабильность функционирования консервативного общества Культурная память, благодаря письменности становится канонической, в итоге именно она и определила характер того типа культур.