Символическая природа в “страшной мести” Гоголя

Проблема, вырисовывающаяся при обращении к исследованию языка Н. В. Гоголя, отчётливо разлагается как минимум на два, а скорее всего, на большее количество граничащих с ней и требующих соответствующих рефлексий вопросов. Общеизвестные факты неоднозначного отношения к языковым особенностям произведений Н. В. Гоголя требуют учёта мнения тех лингвистов, которые стояли на страже языковой нормы и теоретизировали по этому поводу. С другой стороны, должны быть осмыслены и учтены выдающиеся работы В. В. Виноградова, развернувшего вектор интересов лингвистов, изучающих историю русского литературного языка, в ином направлении. Не должны остаться без учёта и мнения Д. Н. Овсяноко-Куликовского, положившего начало тому взгляду на язык Гоголя, который представляется и взвешенным, и небезынтересным.
Но некоторые исследователи относились несколько неоднозначно к языку повестей Гоголя. Например, В. Г. Белинский, ценивший творчество Н. В. Гоголя, в «Литературном разговоре, подслушанном в книжной лавке», «цитируя разговор», журил писателя: «Б. Однако ж согласитесь, что язык у Гоголя часто грешит против грамматики».
В. Набоков и его известных лекциях о русских писателях отмечает: «Николай Гоголь – самый необычный поэт и прозаик, каких когда-либо рождала Россия. … Символизм Гоголя имел физиологический оттенок, в данном случае зрительный. Бормотание прохожих тоже было символом, в данном случае слуховым, которым он хотел передать воспаленное одиночество бедняка в благополучной толпе. Гоголь, Гоголь и больше никто, разговаривал с собой на ходу, но этому монологу вторили на разные голоса призрачные детища его воображения. … Гоголь-чревовещатель, тоже не был до конца реален. Школьником он с упорством до болезненности ходил не по той стороне улицы, по которой шли все; надевал правый башмак на левую ногу; посреди ночи кричал петухом и расставлял мебель своей комнаты в беспорядке, словно заимствованном из «Алисы в Зазеркалье»[набоков].
Если касаться происхождения символики и образов нечистой силы в повестях Гоголя, нельзя не вспомнить психологическую аксиому, что мы все «родом из детства». Вот что пишет об этом В. Набоков, описывая характер матери писателя и ее особенности: «Считалось, что это нелепая, суеверная, истеричная, сверхподозрительная и все же чем-то привлекательная Мария Гоголь внушила сыну боязнь ада, которая мучила и терзала его всю жизнь. Но, наверное, правильнее сказать, что они с сыном просто схожи по темпераменту, и нелепая провинциальная дама, которая приводила сына в неистовство, деликатно намекая, что он сочинитель каждого только что прочитанного ею пошленького романчика, кажется нам, читателям Гоголя, просто детищем его воображения» [набоков].
По замечанию авторов комментария к «Материалам для словаря русского языка» [гоголь, материалы] Гоголь испытывал широкий интерес к вопросам языка на протяжении всей своей жизни. В комментариях отмечены и опыт украинского словаря «Лексикон малороссийский», и список “имён, даваемых при крещении» и списки украинских слов с объяснениями к «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и другие заметки. Отмечено также, что «в период работы над «Мертвыми душами», Гоголь широко занимается вопросами словаря и грамматики русского языка. Записные книжки Гоголя 40-х годов, его переписка свидетельствуют не только о постоянной и упорной работе Гоголя-художника над словом, но и о большом его интересе к научной разработке истории русского языка, его словарного состава, к вопросам литературного и народного языка» [айзеншток, 647].
В. В. Виноградов, заложивший основы лингвистического гоголеведения и лингвистического толкования понятия «языковая личность», писал, что «уже у раннего Гоголя отчетливо сформировалась национально-лингвистическая концепция, в рамках которой «простонародные украинизмы в языке Гоголя становятся провинциализмами в составе русского просторечия» [виноградов, 292], а украинский язык рассматривается «как областная вариация славянского речевого строя» [виноград, 288]. В языке и стиле Гоголя, по мысли В. Виноградова, эти две стихии сливаются и уравниваются.
Интересно мнение А. Белого, он пишет о Гоголе: «…формировал «свой» слог (!)». Вот как представил А. Белый имена существительные в языке Гоголя: «Фонд существительных Гоголя – неисчерпаемый; он – не «народный язык», а – «народные языки»: украинский, смешанный с местными великорусскими говорами; «языки» даны впестрядь с архаизмами, неологизмами, с рядом словесных импровизаций… из пестрого месива Гоголь вываривает свой язык, которого руссицизмы, украинизмы и полонизмы переходят подчас в грамматику, не оправдываемую никакой грамматикой; судьба яркой пестрятины этой – стать на три четверти русскою литературною речью; и – даже: изменить тот самый язык, в котором Гоголь чувствовал подчас иностранцем себя» [белый, 212].
Добавив, что Гоголь широко использовал возможности русского литературно-книжного языка, получим представление об этом удивительном феномене русской художественной речи, который, вне всякого сомнения заслуживает всестороннего описания и специального труда – словаря языка писателя. 47
2.2 Мотивы, лексика и художественное пространство в повести «Страшная месть» Н.В. Гоголя