32. Становление Советской системы управления в первые годы советской власти 1918-1921 годы: государственное ус

Ведь речь шла не о ликвидации партократической системы власти, а лишь о рационализации и упорядочении взаимоотношений. Количество освобожденных функционеров в РКП(б) увеличилось с 700 человек в 1919 г. до 15325 в августе 1922 г. Из них: в центральных и областных учреждениях насчитывалось 325 человек, в губернских – 2 тысячи, в уездных – 8 тысяч, в волостях и на крупных предприятиях – 5 тысяч освобожденных секретарей парткомов. Через два с половиной года платный партийный аппарат вырос до 25000 человек – по одному работнику на каждые 40 рядовых коммунистов. Причем все попытки сокращения парт аппарата всех уровней ощутимых результатов не приносили, т.к. оно происходило в основном за счет технического персонала, не затрагивая освобожденных работников.
Главное другое: уже в начале 20-х годов местные правящие группировки превратились в замкнутые группы, а вновь пребывшие работники, как правило, стремились обзавестись собственной креатурой.
Казалось бы, формировавшаяся властная система позволяла добиться определенной согласованности в действиях всех эшелонов управления. На деле же практически на всем протяжении 20-х годов власть далеко не была монолитной.
На местах, особенно в сельской глубинке и в небольших городах, среди ответственных работников наблюдался большой разнобой в понимании задач Советской власти и смысла политики партии.
Подобно самому обществу, в котором она действовала, местная власть была достаточно патриархальна, а по способам управления – малоэффективна.
Подобными оценками переполнены как партийные документы, так и источники личного происхождения, которые советской историографией рассматривались как «второстепенные» и «субъективные». Эти источники выступают, прежде всего, как массовые, т.е. такие, которые служат способом социальной идентификации людей и обозначения реально стоявших перед ними проблем.
В свою очередь, повторяемость и устойчивость речевых практик в источниках может служить основой для более широких обобщений. Квантификация вовсе не противоречит дискурсу потому, что измерение является неотъемлемой характеристикой речевых практик и языковых конструкций.
Например, контент-анализ текстов писем жителей села в редакцию «Крестьянской газеты» и журнала «Крестьянка» за ноябрь 1923 г. – июнь 1924 г. демонстрирует следующие обобщенные категории текстов писем: коррумпированность и произвол местных органов власти, пьянство должностных лиц; отсутствие согласованности в действиях местных органов власти; невнимание местных органов власти к проблемам крестьянства; непомерно высокие ставки заработной платы работников среднего звена государственного аппарата и становление системы властных привилегий; особое «покровительство» местных советских и партийных органов сельскохозяйственным производственным кооперативам в противовес единоличным крестьянским хозяйствам и прочее.
Эти сюжетные линии в целом подтверждаются и качественным анализом такого нетрадиционного для предшествующей историографии источника, как «письма во власть».
Как свидетельствуют многочисленные обращения населения в различные эшелоны власти, в 20-е годы дихотомия Центра и мест в определенной степени «компенсировала» прежнее противостояние «белых» и «красных» периода Гражданской войны.
Это отнюдь не значит, что в предыдущие годы данной проблемы не существовало, но реалии революционной эпохи создавали столь сложное переплетение властных институтов различных уровней, представлявших в подавляющей степени чрезвычайные органы (например, в Туркменской ССР только после избирательной кампании 1926-27 гг. закончился переход от ревкомов и назначения аульных аксакалов к выборным советам), что в сознании широких слоев населения такая многоярусная властная пирамида вызывала вполне понятной желание иметь только одну власть – центральную.
Что же касается местных органов власти, то здесь наблюдалось стремление ограничить последние функцией простого «передаточного звена» в целях более эффективного исполнения декретов Центра: «Советы же, как губернские, так и все прочие, должны быть исполнителями законов, отнюдь, не делая ничего этого от себя, за что строго наказывать.
А то в настоящее время идет такая неразбериха: на местах признают только те декреты, которые им нравятся, или подходят им чем-то».
К числу важных массовых источников относятся также обследования органов управления Советской России и вообще всех служащих страны, проводившиеся в 20-е годы, которые позволяют проследить такие факторы складывания властной системы, как: милитаризация органов управления, в том числе из-за пополнения органов управления бывшими военнослужащими, и периодические чистки кадров.
Наши представления об отношении населения к местной власти и отдельным ее представителям расширяет привлечение таких источников как решения сельских сходов, частушки, пословицы и поговорки, разительно отличающиеся от образчиков официальных лозунгов типа “Не хочешь бед – держись за Совет”.
Еще одним источником изучения, как положения органов местной власти, так и отношения к ним, являются следственные дела и материалы судебной статистики.
Данные последней свидетельствуют, что в 1923-1926 гг. на фоне роста общего числа преступлений, количество осужденных крестьян за политические преступления (вооруженные выступления против Советской власти и участие в контрреволюционных организациях, бандитизм и массовые беспорядки) неуклонно снижалось.
Речь идет не столько об отсутствии конфронтации с властью, сколько о превалировании пассивного сопротивления над открытыми выступлениями. Даже ужесточение в 1926 г. ответственности за неуплату налогов (административные взыскания к неплательщикам заменили уголовным преследованием от штрафа до принудительных работ и лишения свободы) не вызвало заметного недовольства крестьян, воспринимавших разумный налог как вполне законную данность.
Хотя необходимо учитывать сложившийся «пенитенциарный парадокс» – несоответствие нового порядка судопроизводства с привычным, прежде всего для сельского населения, методом решения имущественных, хозяйственных и даже личных проблем «всем миром» – то есть сельским сходом в присутствии старосты и урядника.
Ввиду того, что следствие растягивалось на несколько месяцев, у жителей, привыкших считать, что суд должен быть «скорым и справедливым», создавалось впечатление, что власть в лице председателя и местного милиционера не хочет защищать их интересы.
Формальное право, с одной стороны, отчуждало власть от народа, а с другой – провоцировало самосуды, которые иногда санкционировались сельским сходами.
Например, за 1926-1927 гг. было зарегистрировано до 40 случаев массовых крестьянских самосудов, в которых количество участников колебалось от 150 до 2 тысяч человек.
Так как этот массовый самосуд был ответом на безнаказанные действия уголовников, высланных из городов, то большинство самосудов приобретало ярко выраженную антисоветскую окраску.
2. Анализ структуры эволюционного развития Советской системы управления в первые годы советской власти